Он аккуратно отложил ручку и откинулся на спинку стула. Его лицо было непроницаемо. Лицо принца было непроницаемым

Непроницаемость как качество личности – склонность не показывать проявлений своих чувств; скрывать от других свои намерения и чувства; быть скрытым, недоступным для понимания.

Мужчина пришел к своему приятелю, и видит такую картину: приятель увлеченно режется на деньги в очко со своей собакой. – Какая у тебя умная собака! – Да какая умная? Дура! Умная собака должна играть с непроницаемой мордой, чтоб соперник не догадался о содержании её карт. А какая тут, к чёрту, непроницаемость, когда ей карта приходит, хвостом машет, как веером.

Непроницаемость – щит от рентгена любопытных глаз. Непроницаемого человека в психологическом контексте невозможно сканировать, диагностировать, как-то понять и просчитать.

Как написал Наполеон в своём дневнике 11 апреля 1816 года: «Лицо Талейрана столь непроницаемо, что совершенно невозможно понять его. Ланн и Мюрат имели обыкновение шутить, что если он [Талейран] разговаривает с Вами, а в это время кто-нибудь сзади дает ему пинка, то по его лицу Вы не догадаетесь об этом».

Российский президент Владимир Путин «совершенно непроницаем», поэтому стратегия Кремля для Запада остаётся загадкой, пожаловался глава британского МИД Филип Хаммонд: «Наблюдая за Путиным как министр обороны, а сейчас и как министр иностранных дел, я понял, что неважно, как долго вы наблюдаете, вы не сможете ничего увидеть - совершенно непроницаем. Мы не имеем понятия, какова стратегия Кремля. Мы не знаем».

Непроницаемость души превращает человека в расчеловеченную особь. Если «лампочка» души накрыта непроницаемым темным сукном пороков, внутри и вокруг человека беспросветная тьма. Где уж тут увидеть прекрасное? Например, душа махрового эгоиста находится под непроницаемым «колпаком» эго. До неё не достучаться. Ее невозможно ничем расшевелить. Ей недоступны вершинные переживания. Она, как мертвая царевна, заколдована пороками и не может выполнять свои функции – освещать внутренний мир человека, принимать вместе с разумом активное участие в принятии благородных решений. Когда душа «арестована» непроницаемостью пороков, переживать чувство прекрасного также невозможно, как обедать в противогазе.

Непроницаемое невежество – удел всех, кто стал на путь деградации. Прекрасное видят люди, у которых душа свободна от пороков. Если душа непроницаема, то есть, закрыта наглухо в скорлупе эгоизма и корысти, она, соответственно, закрыта к пониманию духовности, красоты и гармонии в природе, в человеческих отношениях, в произведениях искусства, во внешнем и внутреннем облике человека.

Непроницаемость нужна разведчикам и дипломатам, игрокам и мошенникам, ловеласам и сердцеедкам, бизнесменам и переводчикам.

Импульсивный болтун – Хрущёв приехал в Китай. На площади десятки тысяч китайцев. Предоставили ему слово. Полчаса он разглагольствовал, наконец, дал возможность переводчику перевести речь. Тот вышел и с непроницаемым лицом сказал: - Тяо. Хрущёв удивился такому упрощённому переводу, но продолжил трепотню. Целый час сотрясал воздух. Переводчик с непроницаемым лицом перевёл: - Тяо. Очень удивлённый Хрущёв еще проговорил с полчаса и, наконец, закончил. Переводчик сказал: - Тяо сяо лио мяо.

Уже у себя в номере Хрущёв вызвал своего переводчика и спросил, как можно уложить двухчасовую речь в четыре слова? Неужели китайский язык достиг такой степени упрощённости? Переводчик сказал: - Первые два раза он сказал «Врёт», а в конце произнёс: – Кончил врать, тля кукурузная.

За безмятежной непроницаемостью облика можно спрятать половодье своих чувств и настроений.

Непроницаемость становится пороком, если направлена на равнодушное исключение всех людей из своей жизни. Философ Владимир Соловьёв писал: «Если корень ложного существования состоит в непроницаемости, то есть во взаимном исключении существ друг другом, то истинная жизнь есть то, чтобы жить в другом, как в себе, или находить в другом положительное и безусловное восполнение своего существа».

Анекдот в тему. На уроке литературы Вовочка рассказывает отрывок из «Евгения Онегина»: - «Когда б надежду я имел хоть редко, хоть в неделю раз…» Марья Ивановна: - Ну что, Вовочка, опять забыл? Вовочка (с непроницаемым лицом): — Нет, просто думаю, какое все-таки красивое имя - Надежда.

Непроницаемость незаменима в юморе. Рассказывает очевидец: С Юрием Никулиным я познакомился на съемках программы «Белый попугай». Далеко не каждый человек может смешно рассказать анекдот, но то, как рассказывал анекдоты Юрий Владимирович, особенно в сопровождении своей жены Тани, когда она ему порой подыгрывала, – это было феноменально! Например, когда Никулин с совершенно непроницаемым лицом рассказывал анекдот, содержание которого сводится к тому, что человек медленно пьет водку у стойки в кафе, а рядом стоит женщина и все время под руку его спрашивает: «Водка холодная и теплая? Водка холодная и теплая?», а он пьет и только глазом косится на эту женщину. Совершенно нейтрально, не морщась, допивает водку, ставит стакан, оборачивается к женщине и говорит: «Приятная!..»

Вот я сейчас рассказываю этот анекдот – это так себе, но когда его рассказывал Юрий Владимирович – это было до слез смешно! А один раз на съемках «Белого попугая» упал софит, причем упал в десяти сантиметрах от головы Юрия Владимировича, увенчанной матросской фуражкой. И он, человек, прошедший войну, даже не поморщился! Просто посмотрел на упавший софит и продолжил рассказывать анекдот. Если бы софит упал ему прямо на голову – убил бы насмерть! Софит упал с диким грохотом, все бросились к Никулину, завизжали, а он даже не отреагировал, лишь сказал: «Ну, бывает…»

Петр Ковалев

- Потому что расписался я.

- Почему?

- Потому что деньги приходят мне.

- Я не являюсь наследницей собственного отца? - возмущенно спросила она.

Если бы Пол оставил деньги тебе, их бы отобрали кредиторы. А если они предназначены мне, они останутся с носом. Не волнуйся, пожарный Джек придумает, как обтяпать это дело по документам.

- А зачем? Это же твои деньги. Можешь купить на них новую машину. Никто и слова не скажет.

Его лицо исказилось от боли.

- Как ты только могла подумать, что…

Я не хочу больше думать. Все вышло не так, как я хотела. Я мечтала о том, что получу лицензию, мы будем работать вместе с папой и…

Она рывком встала с места и уткнулась в большое окно, выходящее на парковку. Там человек тащился с сумками, полными покупок, а пудель на поводке мешался у него под ногами, стремясь описать каждое попавшееся по дороге колесо.

Бек встал у нее за спиной.

- Девочка, да мне ни копейки из этих денег не нужно. Они все твои. Твой папа хотел, чтобы я поступил так.

- Он не доверял мне.

- Он не доверял кредиторам. Не хотел позволить, чтобы у тебя ничего не осталось.

Бек робко взял ее за руку и притянул к себе. Она почувствовала, что он слегка дрожит.

Я не дам тебе умереть с голоду, - шепнул он. - Я сделаю все, что в моих силах. Как только деньги поступят, мы откроем тебе банковский счет. Я поклялся на могиле твоего отца.

Папа доверял ему. Почему же я никак не могу?

Они постояли так несколько минут, просто глядя в окно и ни о чем не разговаривая. В конце концов Бек отошел и вернулся к столу с бумагами. Райли заставила себя сесть рядом и продолжить работу: нужно было закончить дело. Остаток времени они молчали.

Когда все документы были заполнены, Бек убрал папки в свою сумку, подхватил с дивана куртку и ушел, бормоча слова благодарности. Райли заперла за ним дверь, понимая, что должна была что-то сказать, но не зная, что именно.

Уже поздно вечером она увидела на столе под стопкой с квитанциями пухлый белый конверт, набитый двадцатидолларовыми купюрами. Она пересчитала их, разложив в стопки по сто. Всего стопок получилось десять.

Тысяча долларов.

Бек, наверное, сунул их сюда, когда она уходила в ванную. Райли уткнулась головой в стол. Ей хотелось умереть от стыда. Она подозревала его в том, что он может украсть деньги, и все это время этот конверт лежал здесь. Он не сказал ей ни слова поперек.

Она вспомнила, как они вдвоем молча стояли у окна. Как он надулся, стыдясь того, что плохо умеет читать и писать. Как ее отец не сомневался в том, что Бек способен поступить правильно.

Денвера Бека было тяжело любить и еще тяжелее было его понять. Но одно было ясно: его слово - золото.

Почему я не могу с этим примириться?

Глава семнадцатая

Да что не так с этим местом? - проворчала Райли, выруливая к Оклендскому кладбищу. Затем она поехала по параллельной улице, выискивая место для парковки. - Почему я должна торчать здесь большую часть своей жизни?

Вселенная не давала ответов на вопросы, почему именно сегодня в ее школе организовали сюда экскурсию, и Райли просто ехала дальше. Она впервые должна была прийти на учебу после событий в Часовне и готовилась к тому, что одноклассники будут забрасывать ее вопросами, желая узнать, «как все было».

К сожалению, разговоры об этом не делали переживания легче и не избавляли от жутких воспоминаний, а ровно наоборот. Каждый раз кошмарные картины с готовностью возникали у Райли в голове и въедались еще глубже в ее память. Если бы ей удалось как-то держаться поодаль от всех любопытных, может, они переключились бы на что-нибудь другое?

Главное, чтобы оно не имело никакого отношения ко мне.

Трижды в год в школах устраивались обязательные экскурсии. Чтобы избежать столпотворения, назначали отдельный день для нескольких классов. Сегодня в Окленд должно было приехать не меньше двухсот учеников, и, поскольку школьная администрация больше не утруждала себя организацией трансфера и чего-либо подобного, свободных мест на парковке не было. Райли удалось пристроить в машину только в трех кварталах от кладбища. График с интервалом в полчаса для прибывающих школьников ничего не изменил, и у входа уже было настоящее столпотворение: ребята уныло, как хорошо одетые зомби, плелись на место сбора.

О САМОЙ БАРБАРЕ

Среди «звезд» американской тележурналистики в последние годы появилось немало женщин. Но в этом блестящем созвездии одна звезда сияет ярче всех. Это Барбара Уолтерс, непревзойденный мастер телевизионного интервью. Особенно удаются ей интервью со знаменитостями, американскими и зарубежными - президентами и премьер - министрами, коронованными особами и актерами. Она брала интервью у всех президентов США, начиная с Никсона. Её недавнюю беседу с В. Ельциным смотрели более 25 миллионов человек. Уолтерс - обладательница всевозможных престижных премий и наград, в том числе статуэтки Эмми (телеэквивалент кинематографического Оскара). Ее имя вписано и «Пантеон славы» Академии телевизионных искусств США - честь, которой удостаиваются лишь те немногие, кто «делает телевидение», то есть влияет на ход его развития формирует тенденции.

Книга «Как беседовать со всеми практически обо всем» с некоторыми главами из которой «Журналист» решил познакомить читателей, писалась Барбарой в 1970 году, когда она уже была известна рядовому американцу больше, чем девять десятых тех, кого она интервьюировала в утреннем шоу Эи-би-си «Сегодня». Американским зрителям импонируют характерный для Уолтерс шарм деловой женщины, её эрудиция и компетентность, основанные на скрупулезной подготовке к каждой телевизионной встрече. Перед началом съемок она старается расковать собеседника - иногда поет с ним дуэтом, танцует, с Ринго Старром (из «Битлз») ей пришлось даже сыграть на барабане. Если перед записью собеседник просит ее не затрагивать некоторые неприятные для него темы, она соблюдает договоренность. «Главное, - говорит Уолтерс, - это чтобы по окончании интервью зритель ощущал, что он побывал на полезной сердечной встрече». Дважды знаменитости появляются в выпусках Уолтерс редко - только в том случае, если их жизнь резко изменилась. Перед камерой Уолтерс разговаривает со знаменитостями обычно два часа. Запись при монтаже урезают до часа, и Уолтере лично следит за тем, чтобы швы не были заметны и вся беседа шла как бы на одном дыхании. Огромное значение она придает итоговому вопросу. Нередко, в конце интервью она спрашивает: «Где вы надеетесь быть лет через двадцать?»; или, «Если бы о вашей жизни делали фильм, то какое название для него вы бы предпочли?» Джонни Карсону, ведущему популярного шоу «Сегодня вечером», Уолтерс предложила: «Пожалуйста, закончите за меня фразу: «Джонни Карсон - это...» Карсон, создавший себе экранный имидж деревенского простока, рубахи - парня, помолчал и, глядя Уолтерс прямо в глаза, вымолвил: «…это человек, у которого от долгого сидения устала жопа.» Впрочем, о происшествиях подобного и о секретах своего мастерства лучше расскажет сама Барбара Уолтерс.

ЛИЦО ПРИНЦА БЫЛО НЕПРОНИЦАЕМЫМ

Когда ноябрьским утром 1969 года английский принц Филипп давал мне свое интервью, он прибывал в дурном расположении духа. В отличие от своей жены, королевы Елизаветы II, принц не считал, что королевской особе непременно надо скрывать свое плохое настроение.

Корреспондент Эи-би-си и я сидели в ожидании принца Филиппа в королевских апартаментах Уолдорф Тауэр (который неожиданно оказался менее внушительным, чем мне представлялось), и я была почти уверенна, что знаю причину недовольства королевской особы. Принц проснулся в прекрасном расположении духа: наконец-то его изнурительный визит в Соединенные Штаты окончен, осталось только доехать до аэропорта, сесть в самолет, набрать высоту и приземлиться в милом его сердцу Лондоне. И вот в такой момент к прин­цу входит адъютант и напоминает: вчера вечером, вы пообещали дать интервью ведущей телешоу. Принц воскликнул что-нибудь вроде «О, горе!» (или что там говорят принцы в таких ситуациях?) и разразился проклятиями. Примерно такую карти­ну рисовало мне воображение, когда несколько минут спустя мы встретились. Лицо принца храни­ло непроницаемое выражение, он был в спортивном костюме и показался еще выше и бледнее, чем я его себе представляла.

На самом же деле не я попросила об интервью, а позаботился об этом сам Президент Соединен­ных Штатов. Накануне я была в Белом доме и бесе­довала с Патрицией Никсон. Мне повезло - я встретила и самого Президента. Сказала ему, что читала об обеде в честь принца Филиппа, который устраивает Президент, и что там будут присутство­вать только мужчины. «Это же дискриминация жен­щин!» - воскликнула я.

Но никогда не приуменьшайте возможностей Президента. Ночью, в час или около того, британ­ский посол позвонил мне и сказал: принц перед самым отлетом на родину согласен дать интервью а своих Уолдорфских покоях.

Я сразу же бросилась наводить справки, как луч­ше обращаться к принцу. Мне сказали, что в рав­ной мере допустимы три формы обращения: «Ваше королевское высочество», «принц Филипп» или «Сэр». «Герцог» - исключено. Я спросила также, какие темы принц особенно охотно согласился бы обсудить, и мне дали исчерпывающую инфор­мацию. Итак, следующим утром я была на месте.

Нелегко проходило то достопамятное интервью. Принца не устраивало всё: свет, стул, на котором он должен сидеть, камеры, словом, всё. Я спросила, какой вопрос он охотней всего хотел бы обсудить, на что принц Филипп кратко ответил: «Никакой».

Однако я постаралась как то улучшить его настроение. Рассказала, что летом вела репортаж с церемонии посвящения в должность его сына, принца Уэльского, и американцы были в восторге от этого торжественного акта. Принц посмотрел из меня уже более дружелюбно. «Не можем ли мы начать именно с того?» - опросил он.

Еще бы! Я попала в точку. Камера была включе­на, и я начала разговор о том, что узнала от Президента Никсона и что наверняка было не безразлично принцу. Социологический опрос жителей Великобритании показал, что если бы они выбира­ли Президента, то выбрали бы именно принца Фи­липпа. Я упомянула и об интересе американского Президента к его особе, столь популярной у себя в стране. Сделав такое комплиментарное вступле­ние, спросила: нравится ли принцу Филиппу быть политическим деятелем? Он отозвался довольно сухо: «Вопрос этот носит гипотетический характер, и обсуждать его не имеет смысла».

Я потерпела фиаско, но приобрела ценный опыт: следует, избегать вопросов, начинающихся слова­ми «если бы». Так можно обращаться к людям творческих профессий: для них заманчиво «рас­шифровывать» ситуации, требующих работы воображения. Для практических, неэмоциональных людей подобная «работа» - пустая трата времени.

С принцем Филиппом я быстро перешла к прямым, конкретным вопросам, которые не могли не беспокоить его лично. Наградой стало одно из лучших интервью за всю мою журналистскую практику. Например, я спросила, расстраивается ли принц, когда его полемические заявления вызывают бурную негативную реакцию общественности он ответил, что предпочел бы быть серой посредственностью, чем постоянно находиться под обстрелом критики; я выяснила, что он думает о родительском благословении (он против него); тактично уточнила, не устарела ли монархия (с его точки зрения, нет); спросила об интеллектуальных способностях королевских отпрысков («Они не глупы», - последовал ответ).

Неожиданно легко я получила ответ и на самый «деликатный» вопрос, правда, постаралась облечь ого и максимально корректную форму. Речь шла о его положении - второстепенном - при веду­щей роли жены - королевы. «Ваше высочество,- сказала я,- вы настолько независимая личность, что мне интересно, как вы в первые годы своей женитьбы относились к...» Пока я искала подходя­щее слово, он рассмеялся и сказал: «Было труд­но... И это очень уязвляло мое самолюбие». «Но,- продолжила я,- вы привыкли?..» Он с улыбкой кивнул: «О да! Мы ко всему привыкаем».

Вопрос, который попал в заголовки почти всех английских газет, касался возможности отречения от престола королевы в пользу ее сына (если бы это произошло, принц Филипп имел шанс править в этот период). «Шансы невелики, но кто знает, что может произойти?» - ответил принц.

Британская пресса была буквально наэлектризо­вана таким заявлением - пусть даже намеком на то, что это может когда-нибудь произойти. Чтобы унять поднявшийся шум, Букингемскому дворцу пришлось выпустить специальное коммюнике с официальным заявлением, что королева не соби­рается слагать своих полномочий. Я послала прин­цу письмо « извинениями по поводу такого вспле­ска эмоций и получила очаровательное письмо в ответ. Он поблагодарил меня за участие и попро­сил не волноваться; первоначальная реакция осно­вывалась на неточном восприятии сказанного. Он добавил также, что посмеялся над теми журнали­стами, которые «слишком заняты, чтобы внима­тельно прочитать речь или интервью, прежде чем комментировать их». Подписал он письмо просто «Филипп» (королева тоже подписывается «Елизавета»). В ответ и я подписала своё следующее письмо «Бэб».

Однако в нашей Журналистской практике особа из королевском семьи - редкая птица. Большинство «очень важных персон», с которыми время от времени выпадает счастливый случай общаться - это дипломаты, политики, военные или священнослужители. В разговоре с любыми из них важно помнить: они также испытывают усталость, раздражение, разочарование, скуку, радость. Каждый из них не оракул, а как и ты, обыкновенный человек.

Поговорим о политических деятелях. Раньше было принято считать: в приличном обществе запретными являются три темы - политика, религия и секс. В последние время религия стала одной из самых популярных и безопасных тем для разгово­ра, а о сексе говорят так много, что это уже просто навязло в зубах.

Остается политика, которая ещё несколько лет назад заставила бы погрузиться в сон гостей на любой вечеринке. Сегодня это «горячая тема». Она не только «яблоко раздора» в любой дружеской беседе, но и может развести друзей, помешать в работе, в продвижении по службе и т. д. Я думаю, если бы нам удалось обуздать страсти, раздирающие политический мир, нам не понадобилась бы и атомная бомба.

Поразмышляем же о том, как общаться с политическим деятелем без полемики. Не возбуждаться, вести себя естественно, сохраняя «нормальную температуру» разговора. Если у вас взывают резкую отповедь все взгляды вашего собеседника, если сам его спокойный вид и размеренное похаживание взад - вперед по комнате кипя­тит кровь, лучше возьмите шляпу и уйдите.

Вы можете, конечно, попытаться воздействовать на своего собеседника силой аргументов, действовать «напором», пытаясь переубедить его. Можете питать благородные, но слабые надежды, что когда вы сообщите ему «всю правду», он бросится к вам на шею со словами благодарности. Однако скорее всего встреча может кончиться тем, что на почве политических разногласий собеседники по­стараются уничтожить друг друга. Ведь если чьи-то политические взгляды родственны нашим - этот человек хороший. Если нет, ничто,- ни его остроумие, ни доброта, например, ни забота о матери-инвалиде или увлечение серьезной, скажем, сим­фонической музыкой - не может переубедить: пе­ред нами - дурной человек.

Программа «Тудей», поскольку ее выпускает от­дел информации, просто обязана быть как можно более нейтральной. Результат: никто не знает наших политических пристрастий. Стараясь быть объ­ективной, я с чистой совестью предлагаю две точки зрения на любой вопрос. Это не мешает мне иметь и свои собственные взгляды. Однако на момент беседы я стараюсь отвлечься от них, иначе начну думать, что собеседник, который со мной не согла­сен,- полный идиот.

И еще очень важное условие: лучше задавайте вопросы от третьего лица. Начните так: «Есть мнение…» или (более корректно) «Обозреватели счита­ют...» И затем уже делайте свое заявление. Это сделает вашу атаку на собеседника менее «лич­ной» и покажет, что вы не антагонист его, а заинтересованный собеседник. Журналист должен ста­раться ни в коем случае не обнаружить своего предубеждения, своих личный пристрастий. Послу­шайте однажды вечером комментаторов. Вы заме­тите, как часто они используют фразы типа: «Информированные источники сообщают», «Существует мнение» и т. п. Отчего бы и вам не воспользо­ваться подобным приемом?

Однажды, совершенно неожиданно, мне удалось очень дружелюбно и непринужденно поговорить с Президентом Линдоном Джонсоном. Я была в Бе­лом доме и готовила материал о миссис Джонсон, когда ее пресс-секретарь передала мне записку от Президента, где говорилось, что он хочет, чтобы я спустилась к нему.

Я была удивлена и польщена этим. Президент Джонсон восседал в большом овальном зале на­против портрета Франклина Д. Рузвельта в кресле-качалке. (Между прочим, президент Никсон сме­нил этот портрет на один из портретов президента Эйзенхауэра.) Я села на кушетку рядом. Президент спросил, люблю ли я «Freska». Я ни разу еще не слышала о таком сорте вина и, признаться, подума­ла, что так называется танец, но утвердительно кивнула, продолжая при этом судорожно сообра­жать: о чем же я стану говорить?

Наконец, взяла себя в руки: «Все в порядке. Он ведь тоже человек». Вспомнила, что именно сегодня - 33-летняя годовщина его свадьбы «Мистер Президент, - сказала я,- ваши отношения с же­ной - предмет восхищения даже дня республикан­цев. Я замужем только пять лет. Как вы думаете, что способствует счастливой супружеской жизни?» Президент подробно рассказал о своей женитьбе, о том, как хорошо леди Берд воспитывала детей, каким товарищем она была ему все эти годы.

Наша беседа была так обезоруживающе дружелюбна, что я набранись смелости и спросила: «Ми­стер Президент, может ли репортер попросить о разрешении поцеловать Президента? ...Этот день - ваш праздник, а я так чудесно провела время в вашем обществе». Президент вскинул бро­ви и ответил: «Мне нравятся в людях естественные порывы души, и я не люблю условностей этикета».

Если вам предстоит встреча с любой «особо важной персоной»», прежде всего найдите правильную форму обращения. Вы можете уточнить это у его секретаря или расспросить кого-то, кто общался с ним, или обратиться к справочникам. Из всех справочников я доверяю только одному, который находится у моего секретаря. Он называется «Communications» - справочник для секретарей Люси Грэвис. В нем есть целая глава о правильных фор­мах обращения. Члена кабинета, к примеру, следу­ет называть «Мистер секретарь» или «Мадам се­кретарь», а посла США - «Мистер посол» или «Ма­дам посол», иностранных послов - так же или «Ваше превосходительство», архиепископов» в Сое­диненных Штатах - «Ваше преосвященство», «Ваше превосходительство» или «Господин архи­епископ». Если вы предстали пород Папой Рим­ским, то называйте его «Ваше святейшество».

Однако вы можете попасть впросак, если ваш собеседник уже не занимает никаких высоких по­стов. Строго говоря, он должен бы опять перейти в категорию простых смяртных, к кому обращают­ся просто «мистер», но человеческая натура тако­ва, что ему по-прежнему хочется слышать волшеб­ное звучание своего бывшего титула.

Здесь действует неписаное правило: чем выше пост он занимал, тем больше ему хочется называться своей бывшей номенклатурой пожизненно. Капрал хочет забыть свое звание сразу же по выхо­де в отставку, но майор - вряд ли, а генерал - никогда. (Бывший президент Эйзенхауэр, напри­мер, просил, чтобы его похоронили в парадной военной форме.) Джозеф Р. Кеннеди любил, чтобы его называли «Господин посол», хотя он оставил этот пост 30 лет назад.

По закону, американские президенты сохраняют этот титул и посла и после того, как ни покинули Белый дом, и известны как «Мистер Президент» до по­следних дней своей жизни. Звание судьи также прикрепляется к его обладателю пожизненно. Так же происходи; и с большинством сенаторов, кон­грессменов и членов кабинета. Я брала интервью у Дина Раска спустя два месяца после того, как он оставил кабинет госсекретаря, но обращалась к нему - «Господин секретарь».

Заметьте также, что деканы колледжей, профес­сора, высокопоставленные ученые и некоторые церковные; деятели имеют докторские степени в своих областях. Протокол требует обращения к ним не «Мистер» (это как бы принижает их заслуги), а «Доктор!». Вы должны следовать этому принципу, даже рискуя ввести в замешательство большую группу людей, которые искренне убежде­ны, что все доктора должны уметь объяснить при­чины сыпи на коже. Если вы не уверены в форме обращения, лучше прибегните к лести: «Доктор Смит, какую форму обращения ни предпочитаете - «Доктор!» или «Мистер!»? Помню, я брала интервью у Джеймса Пайка в последние годы его жизни. Он только что сложил с себя полномочия епископа. «Как вас лучше называть: «господин епископ» или «мистер Пайк»? - поинтересовалась я. На это он ответил: «А что вы скажете насчет «Джим»?..

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-07

Теа смотрела на меня, прищурившись. Страх она видела, но откуда он - не знала. То есть либо она прочла у меня в голове только о своих сыновьях, либо не поняла, почему меня пугает беременность. Если первое - хорошо; если второе - слишком она мне чужда, чтобы с ней говорить.

Я повернулась к Огги и его разгневанной подружке - единственной женщине на той стороне комнаты. На каблуках она была выше шести футов. Но в отличие от Клодии, мускулистой и зловещей, эта женщина была худой. Не играли у нее мышцы на руках и ногах. Она гневно размахивала большими ладонями, ногтями с темным лаком, на правой руке сверкал бриллиант. Красное платье с серебряными блестками облегало ее как сверкающая кожа. И было такое короткое, что, когда она обходила диван излишне широким шагом, я заметила, что под ним ничего нет. Да-а…

Огги подвел ее ко мне. Лицо у нее было красиво как у модели - со впалыми щеками, почти изможденное, но косметики на нем было достаточно, чтобы это слово не приходило в голову. Волосы длинные, начесанные слишком высоко, будто она так и осталась в восьмидесятых, но темные. Может быть, это даже был ее натуральный цвет. Тоненькие бретельки платья и его легкая ткань не были предназначены для поддержки груди. Такого размера грудь не торчит вперед без помощи более серьезной, чем от такого платья. Она выступала из-под него так, как настоящая грудь просто не может.

Женщина дернулась ко мне, держа Огги за руку. Хорошая походка, пружинная, но грудь даже не колыхнулась. Большие груди, хорошей формы, но держались под платьем так, будто были тверже, чем грудям полагается.

Только когда Мика дернул меня за руку, я поняла, что пропустила что-то, пялясь на ее грудь. Встряхнув головой, я глянула в глаза Огги:

Прости, я не расслышала?

Это Банни, моя метресса.

Банни. Интересно, это настоящее имя? Наверное. Кто захотел бы носить имя Банни?

Я кивнула:

Здравствуй, Банни.

Огги чуть дернул ее за руку, кивнул ей.

Она обернулась ко мне мрачным лицом:

Я хотя бы у одного мужика шлюха, а не у дюжины.

Мика в буквальном смысле меня от нее оттащил. Я не сопротивлялась - настолько оторопела от ее грубости, что лишилась речи. Даже не разозлилась пока - слишком это было неожиданно. И слишком грубо.

Огги велел ей встать на колени, а когда она замешкалась, поставил силой.

Извинись немедленно!

Сила его заполнила комнату, как холодная вода, пустила у меня по коже мурашки.

А почему это я шлюха, если та проституирует собственных сыновей, а эта трахается со всем, что убежать не может?

Я знала эту интонацию - взвешенную, тщательно контролируемую, когда сама боишься того, что можешь сделать, если заорешь.

Во время судебного процесса над нацистскими преступниками 1945 года среди обвиняемых выделялась одна девушка. Она была довольно миловидной, но сидела с непроницаемым лицом. Это была Ирма Грезе – садистка, каких еще поискать. В ней странным образом сочетались красота и необыкновенная жестокость. Приносить мучения людям доставляло ей особое удовольствие, за что надзирательница концлагеря получила прозвище «белокурый дьявол».


Женские вспомогательные подразделения СС. Ирма Грезе в центре.

Ирма Грезе (Irma Grese) появилась на свет в 1923 году. Она была одной из пяти детей в семье. Когда Ирме исполнилось 13 лет, мать покончила с собой, выпив кислоту. Она не могла выдерживать побои мужа.

Через два года после смерти матери Ирма бросила школу. Она стала вести активную деятельность в Союзе немецких девушек, перепробовала несколько профессий, а в 19 лет, несмотря на протесты отца, записалась в состав вспомогательных подразделений СС.


После войны надзирательница собиралась стать актрисой.

Свою деятельность Ирма Грезе начала с лагеря Равенсбрюк, затем по собственному желанию ее перевели в Аушвиц. Грезе настолько рьяно исполняла свои обязанности, что уже через полгода стала старшей надзирательницей, вторым человеком после коменданта лагеря. Сегодня это звучит довольно забавно, но Ирма Грезе говорила, что не собиралась оставаться надзирательницей всю жизнь, а хотела потом играть в кино.

Ирма Грезе - самая жестокая надзирательница лагерей смерти во время Второй мировой войны.

За свою красоту и ужасную жестокость Грезе получила прозвища «Светловолосый дьявол», «Ангел смерти», «Прекрасное чудовище». Надзирательница с прекрасной прической, ароматом дорогих духов, исходивших от нее, вполне оправдывала свои прозвища. Она с особым садизмом расправлялась с заключенными.

Помимо оружия, у Ирмы всегда при себе имелся хлыст. Она лично забивала до смерти женщин-заключенных, устраивала отстрелы во время построения, отбирала тех, кто отправится в газовую камеру. Но больше всего удовольствия ей доставляли «забавы» с собаками. Грезе специально морила их голодом, а затем натравливала на заключенных. У нее даже имелся абажур, сделанный из кожи убитых женщин.


Надзирательница Ирма Грезе и комендант концлагеря Йозеф Крамер.

Зверства нацистов в концлагерях.

В марте 1945 года по личной просьбе Ирмы Грезе ее перевели в концлагерь Берген-Бельзен. Через месяц ее взяли в плен британские войска. Бывшая надзирательница вместе с другими работниками концлагеря предстала перед судом, который получил название «Бельзенский процесс». Ее приговорили к смертной казни через повешение. Приговор привели в исполнение 13 декабря 1945 года.

Ирма Грезе во время Бельзенского процесса.

По словам очевидцев, в ночь перед казнью Ирма Грезе вместе с еще одной приговоренной Элизабет Фолькенрат распевала песни и смеялась. На следующий день, когда ей накидывали петлю на шею, Ирма с непроницаемым лицом бросила палачу: «Schneller» (нем. «быстрее»). «Ангелу смерти» на тот момент было всего лишь 22 года. За свое недолгое существование она лишила жизни тысячи людей.