Тим Лоуренс, психотерапевт и журналист, написал статью, в которой рассказывает, как можно реально помочь человеку, испытывающему горе. Он предупреждает, что с расхожими фразами, которые принято произносить для поддержки, нужно быть острожнее - они могут ранить еще сильнее.

Мы публикуем статью Тима, который сам пережил потерю близких в юном возрасте и знает, что действительно нужно нам в сложные времена.

Я слушаю, как один мой приятель-психотерапевт рассказывает про свою пациентку. Женщина попала в ужасную аварию, она постоянно испытывает боль и у нее парализованы конечности. Я слышал эту историю уже раз десять, но меня всякий раз шокирует одна вещь. Он сказал бедняге, что трагедия привела к позитивным изменениям в ее жизни.

«Все в жизни происходит не случайно», - вот его слова. Меня удивляет, насколько эта банальность глубоко укоренилась даже среди психотерапевтов. Эти слова ранят и ранят жестоко. Он хочет сказать, что происшествие заставляет женщину расти духовно. А я считаю, это полный бред. Авария сломала ее жизнь и разрушила мечты - вот что случилось и абсолютно ничего хорошего в этом нет.

Самое важное: подобный настрой мешает нам делать то единственное, что мы должны делать, когда у нас беда - горевать. Хорошо говорит об этом мой учитель Меган Дивайн: «Кое-что в жизни нельзя исправить. Это можно только пережить» .

Мы горюем не только тогда, когда кто-то из близких умирает. Мы предаемся печали, когда уходят любимые, когда рушатся надежды, когда настигает серьезная болезнь. Нельзя исправить потерю ребенка и предательство близкого человека - это можно только пережить.

Если с вами стряслась беда, и кто-то говорит вам следующие затертые фразы: «все, что не случается - к лучшему», «это сделает тебя лучше и сильнее», «это было предопределено», «ничего не случается просто так», «надо взять на себя ответственность за свою жизнь», «все будет хорошо» - можете смело вычеркивать этого человека из своей жизни.

Когда мы говорим своим друзьям и родным подобные слова, даже с лучшими намерениями, мы отказываем им в праве на скорбь, печаль и грусть. Я сам пережил огромную потерю, и меня каждый день преследует вина за то, что я до сих пор живу, а мои близкие - больше нет. Моя боль никуда не ушла, я просто научился направлять ее в нужное русло, работая с пациентами, и лучше понимать их.

Но ни при каких условиях мне бы не пришло в голову сказать, что эта трагедия стала подарком судьбы, которая помогла мне вырасти духовно и профессионально. Говорить так - означает топтать память любимых людей, которых я потерял слишком рано, и тех, кто столкнулся с подобной бедой, но не смог с ней справиться. И я не собираюсь притворяться, что для меня это было легко, потому что я сильный, или что я стал «успешным», потому что смог «принять на себя ответственность за свою жизнь».

Современная культура относится к скорби как к проблеме, которую нужно исправить, или как к болезни, которую нужно лечить. Мы делаем все, чтобы заглушать, вытеснять свою боль или как-то ее трансформировать. И когда вы вдруг сталкиваетесь с несчастьем, люди вокруг вас превращаются в ходячие банальности.

Так что же говорить друзьям и близким, попавшим в беду, вместо «все в жизни не случайно»? Последнее, в чем нуждается человек, раздавленный несчастьем, это совет или наставление. Самая важная вещь - понимание.

Скажите буквально следующее: «Я знаю, что тебе больно. Я здесь, с тобой».

Это означает, что вы готовы находиться рядом и страдать вместе с близким человеком - и это невероятно мощная поддержка.

Для людей нет ничего важнее, чем понимание. Оно не требует никаких специальных навыков и подготовки, это просто готовность быть рядом и оставаться рядом столько, сколько потребуется.

Будьте рядом. Просто будьте рядом, даже когда вам неуютно или кажется, что вы ничего полезного не делаете. На самом деле, именно тогда, когда вам неуютно, стоит делать над собой усилие и оставаться рядом.

«Я знаю, что тебе больно. Я рядом».

Мы так редко позволяем себе войти в эту серую зону - зону ужаса и боли - но именно там кроются корни нашего исцеления. Оно начинается, когда есть люди, готовые идти туда вместе с нами.

Я прошу вас, сделайте это для своих близких. Вы, возможно, никогда об этом не узнаете, но ваша помощь будет бесценна. И если вы когда-нибудь попадете в беду, найдите человека, готового быть рядом. Я гарантирую, он найдется.

Все остальные могут идти.

Полное название: Иллюстрации к Сказке о царе Салтане

Сказка о царе Салтане, о сыне его

Славном и могучем богатыре

Князе Гвидоне Салтановиче

И о прекрасной царевне Лебеди

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, -
Говорит одна девица, -
То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир».
- «Кабы я была царица, -
Говорит ее сестрица, -
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
- «Кабы я была царица, -
Третья молвила сестрица, -
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».

Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрипела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.
«Здравствуй, красная девица, -
Говорит он, - будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы.
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».

В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха -
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.

В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далёко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына бог им дал в аршин,
И царица над ребенком,
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести ее хотят,
Перенять гонца велят;

Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».

Как услышал царь-отец,
Что донес ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
«Ждать царева возвращенья
Для законного решенья».

Едет с грамотой гонец
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой
С сватьей бабой Бабарихой
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую -
И привез гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
«Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».
Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.
Объявили царску волю -
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян -
Так велел-де царь Салтан.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел - царица вопит...
А дитя волну торопит:
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли -
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И пошел на край долины
У моря искать дичины.

К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон...
Видно, на´ море не тихо;
Смотрит - видит дело лихо:
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет...
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил...
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела -
Коршун в море кровь пролил.
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит -
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе - всё не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдешь меня повсюду,
А теперь ты воротись,
Не горюй и спать ложись».

Улетела лебедь-птица,
А царевич и царица,
Целый день проведши так,
Лечь решились натощак.
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грезы ночи
И дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
Он скорей царицу будит;
Та как ахнет!.. «То ли будет? -
Говорит он, - вижу я:
Лебедь тешится моя».
Мать и сын идут ко граду.
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают,
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой;
И среди своей столицы,
С разрешения царицы,
В тот же день стал княжить он
И нарекся: князь Гвидон.

Ветер на море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою заставой -

Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;

Их он кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали соболями,
Чорнобурыми лисами;
А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,

Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
От меня ему поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.


Опечалился чему?» -
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
Лебедь князю: «Вот в чем горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблем?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его
С головы до ног всего.
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корабль - и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце
С грустной думой на лице;
А ткачиха с поварихой.
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят
И в глаза ему глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду;
Молвит он: «Коль живя буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
«Уж диковинка, ну право, -
Подмигнув другим лукаво,
Повариха говорит, -
Город у моря стоит!
Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра - чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут».
Чуду царь Салтан дивится,
А комар-то злится, злится -
И впился комар как раз
Тетке прямо в правый глаз.
Повариха побледнела,
Обмерла и окривела.
Слуги, сватья и сестра
С криком ловят комара.
«Распроклятая ты мошка!
Мы тебя!..» А он в окошко
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Опечалился чему?» -
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает;
Чудо чудное завесть
Мне б хотелось. Где-то есть
Ель в лесу, под елью белка;
Диво, право, не безделка -
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра - чистый изумруд;
Но, быть может, люди врут».
Князю лебедь отвечает:
«Свет о белке правду бает;
Это чудо знаю я;
Полно, князь, душа моя,
Не печалься; рада службу
Оказать тебе я в дружбу».
С ободренною душой
Князь пошел себе домой;
Лишь ступил на двор широкий -
Что ж? под елкою высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызет орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе:
Во саду ли, в огороде.
Изумился князь Гвидон.
«Ну, спасибо, - молвил он, -
Ай да лебедь - дай ей боже,
Что и мне, веселье то же».
Князь для белочки потом
Выстроил хрустальный дом.
Караул к нему приставил
И притом дьяка заставил
Строгий счет орехам весть.
Князю прибыль, белке честь.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок -
И лежит нам путь далек:
Мимо острова Буяна
В царство славного Салтана...»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да скажите: князь Гвидон
Шлет царю-де свой поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь - а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит...
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между моря и небес
На корабль - и в щель залез.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана -
И желанная страна
Вот уж издали видна;
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с Бабарихой
Да с кривою поварихой
Около царя сидят.
Злыми жабами глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка там живет ручная,
Да затейница какая!
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра - чистый изумруд;
Слуги белку стерегут,
Служат ей прислугой разной -
И приставлен дьяк приказный
Строгий счет орехам весть;
Отдает ей войско честь;
Из скорлупок льют монету
Да пускают в ход по свету;

Девки сыплют изумруд
В кладовые, да под спуд;
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Если только жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
Усмехнувшись исподтиха,
Говорит царю ткачиха:
«Что тут дивного? ну, вот!
Белка камушки грызет,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
В свете есть иное диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Это диво, так уж диво,
Можно молвить справедливо!»
Гости умные молчат,
Спорить с нею не хотят.
Диву царь Салтан дивится,
А Гвидон-то злится, злится...
Зажужжал он и как раз
Тетке сел на левый глаз,
И ткачиха побледнела:
«Ай!» - и тут же окривела;
Все кричат: «Лови, лови,
Да дави ее, дави...
Вот ужо! постой немножко,
Погоди...» А князь в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море прилетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» -
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает -
Диво б дивное хотел
Перенесть я в мой удел».
- «А какое ж это диво?»
- «Где-то вздуется бурливо
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор».
Князю лебедь отвечает:
«Вот что, князь, тебя смущает?
Не тужи, душа моя,
Это чудо знаю я.
Эти витязи морские
Мне ведь братья все родные.
Не печалься же, ступай,
В гости братцев поджидай».

Князь пошел, забывши горе,
Сел на башню, и на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря;
В чешуе, как жар горя,
Идут витязи четами,
И, блистая сединами,
Дядька впереди идет
И ко граду их ведет.
С башни князь Гвидон сбегает,
Дорогих гостей встречает;
Второпях народ бежит;
Дядька князю говорит;
«Лебедь нас к тебе послала
И наказом наказала
Славный город твой хранить
И дозором обходить.
Мы отныне ежеденно
Вместе будем непременно
У высоких стен твоих
Выходить из вод морских,
Так увидимся мы вскоре,
А теперь пора нам в море;
Тяжек воздух нам земли».
Все потом домой ушли.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит, и поит,
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете?
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
Торговали мы булатом,
Чистым серебром и златом,
И теперь нам вышел срок;
А лежит нам путь далек,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану.
Да скажите ж: князь Гвидон
Шлет-де свой царю поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь, а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Князь опять: душа-де просит...
Так и тянет и уносит...
И опять она его
Вмиг обрызгала всего.
Тут он очень уменьшился,
Шмелем князь оборотился,
Полетел и зажужжал;
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корму - и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят -
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идет там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге -
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить -
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу».
Повариха и ткачиха
Ни гугу - но Бабариха,
Усмехнувшись, говорит:
«Кто нас этим удивит?
Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво».
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится -
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится -
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
«Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави...
Вот ужо! пожди немножко,
Погоди!..» А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» -
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Не женат лишь я хожу».
- «А кого же на примете
Ты имеешь?» - «Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает -
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждет ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом -
Слушай: обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом».
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта - я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведет ее скорей
К милой матушке своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
«Государыня-родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе.
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви».
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости.
Он их кормит, и поит,
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далек:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался -
Шлю ему я свой поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости.
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своем венце.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом:
Белка в нем живет ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые.
Ядра - чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там еще другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор -
С ними дядька Черномор.
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя женка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался».

Тут уж царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не внимает
И как раз их унимает:
«Что я? царь или дитя? -
Говорит он не шутя -
Нынче ж еду!» - Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.

Под окном Гвидон сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва-едва трепещет.
И в лазоревой дали
Показались корабли:
По равнинам Окияна
Едет флот царя Салтана.
Князь Гвидон тогда вскочил,
Громогласно возопил:
«Матушка моя родная!
Ты, княгиня молодая!
Посмотрите вы туда:
Едет батюшка сюда».
Флот уж к острову подходит.
Князь Гвидон трубу наводит:
Царь на палубе стоит
И в трубу на них глядит;
С ним ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
Удивляются оне
Незнакомой стороне.
Разом пушки запалили;
В колокольнях зазвонили;
К морю сам идет Гвидон;
Там царя встречает он
С поварихой и ткачихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
В город он повел царя,
Ничего не говоря.

Все теперь идут в палаты:
У ворот блистают латы,
И стоят в глазах царя
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Царь ступил на двор широкий:
Там под елкою высокой
Белка песенку поет,
Золотой орех грызет,
Изумрудец вынимает
И в мешочек опускает;
И засеян двор большой
Золотою скорлупой.
Гости дале - торопливо
Смотрят - что ж? княгиня - диво:
Под косой луна блестит,
А во лбу звезда горит:
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
И свекровь свою ведет.
Царь глядит - и узнает...
В нем взыграло ретивое!
«Что я вижу? что такое?
Как!» - и дух в нем занялся...
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И веселый пир пошел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всем они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой.
День прошел - царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мед, пиво пил -
И усы лишь обмочил.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовёт их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят –
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
"Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?"
Корабельщики в ответ:
"Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идёт там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснётся в скором беге –
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить –
И той стражи нет надёжней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон".
Царь Салтан дивится чуду.
"Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу".
Повариха и ткачиха
Ни гугу – но Бабариха,
Усмехнувшись, говорит:
"Кто нас этим удивит?
Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идёт молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво".
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится –
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится,
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
"Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави…
Вот ужо! пожди немножко,
Погоди!.." А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.
"Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?" –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
"Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Не женат лишь я хожу".
"А кого же на примете
Ты имеешь?" – "Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает –
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?"
Князь со страхом ждёт ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
"Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнёшь
Да за пояс не заткнёшь.
Услужу тебе советом –
Слушай: обо всём об этом
Пораздумай ты путём,
Не раскаяться б потом".
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всём
Передумал он путём;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: "Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я".
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами,
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:

Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведёт её скорей
К милой матушке своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
"Государыня родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе.
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви".
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слёзы льёт и говорит:
"Бог вас, дети, наградит".
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовёт их в гости,
Он их кормит и поит
И ответ держать велит:
"Чем вы, гости, торг ведёте
И куда теперь плывёте?"
Корабельщики в ответ:
"Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далёк:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана".
Князь им вымолвил тогда:
"Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;

Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался –
Шлю ему я свой поклон".
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовёт их в гости,
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своём венце.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
"Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?"
Корабельщики в ответ:
"Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растёт перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка в нём живёт ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поёт
Да орешки всё грызёт;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там ещё другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснётся в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор –
С ними дядька Черномор.
И той стражи нет надёжней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя жёнка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался".

Бог вложил в нашу природу скорбь не для того, чтобы мы предавались ей неразумно и безвременно, при несчастных обстоятельствах, не для того, чтобы мы губили себя, а чтобы получали от нее величайшую пользу. Время скорби не тогда, когда мы терпим бедствия, а когда мы делаем дурные дела. Между тем мы извратили этот порядок и переменили времена: делая тысячи зол, мы не сокрушаемся и на малое время, а если потерпим от кого-нибудь какую-нибудь малость, падаем духом, приходим в смущение и просим избавить нас от настоящей жизни, не зная того, что скорби и искушения, и приключающиеся нам печали, не менее чем и блага, обнаруживают попечение Божие о нас. Да что я говорю о здешних скорбях? Даже угроза геенной не менее, чем и царство небесное, показывает Его человеколюбие, потому что, если бы Он не угрожал геенной, никто так легко не достиг бы небесных благ. В самом деле, одного только обещания благ недостаточно для обращения к добродетели, если бы более беспечно относящихся к ней не побуждал и страх наказаний. Кроме того, печаль и скорбь существуют не для того, чтобы мы скорбели по поводу смерти, по поводу лишения денег, или по поводу чего-либо другого подобного, а чтобы пользовались ими для истребления грехов. Ведь и воин, который боится смерти, никогда не совершит ничего доблестного.

Итак, скорбящему нужно скорбеть не о том, что он подвергается наказанию, а о том, что своими грехами он раздражает Бога. Первого рода скорбь отдаляет от нас Бога и делает Его нашим врагом; второго же рода скорбь более всего примиряет Его с нами и делает близким к нам. Не для того явился ты в настоящую жизнь, человек, чтобы праздно питаться, не для того, чтобы не терпеть никаких бедствий, а для того, чтобы ты прославлялся путем страданий. Не доблестного мужа дело искать покоя и предаваться удовольствиям; такое стремление свойственно скорее бессмысленному червю, чем (человеку) обладающему разумом. Конечно, молись о том, чтобы не впасть в искушение; но если когда-нибудь впадешь, не ропщи, не смущайся, не унывай, а старайся всеми силами о том лишь, чтобы стать еще более славным. Не видишь ли ты, как наиболее мужественные из воинов, когда их призывает звук трубы, обращают свой взор на трофеи, на победы, на отличившихся подвигами предков? Так и ты при звуке духовной трубы стань сильнее льва; выступи, хотя бы пред тобой был огонь, хотя бы железо; и стихии умеют уважать проявляющих такое мужество; и звери умеют бояться таких доблестных борцов, и как бы они ни были свирепы, от голода ли, или по самой природе своей, они все забывают и пересиливают свою страсть. Итак, христианину, если он печалится, можно иметь только два повода для скорби: или когда он сам прогневит Бога, или когда сделает то же ближний. Не тем, кто подвергается поношениям, следует страшиться и трепетать, а тем, кто наносит оскорбления, потому что не первые имеют нужду оправдываться в худых речах, какие они слышали, а последние в том, что они худо говорили; вся опасность угрожает этим последним. Таким образом, те, кто слышит о себе дурные речи, должны оставаться беспечальны, потому что они не будут давать отчета за то, что сказал худо другой; напротив те, кто говорит худо, должны страшиться и трепетать, так как они привлечены будут за это на страшное судилище. Будем поэтому скорбеть не о том, что слышим худые речи о себе, а о том, что слышим такие речи заслуженно: если мы живем порочно, то, хотя бы никто не порицал нас, мы оказываемся всех несчастнее; наоборот, если мы ревнуем о добродетели, то, хотя бы весь мир говорил о нас худо, мы будем всех счастливее. Если дух наш настроен хорошо, то, хотя бы отовсюду поднимались бесчисленные бури, мы всегда будем пребывать в тихой пристани; и наоборот, когда он не благоустроен, то, хотя бы все нам благоприятствовало, мы будем находиться в положении нисколько не лучшем терпящих крушение.

Это можно наблюдать и относительно пищи. Когда наш желудок силен и крепок, то какую бы грубую или сырую пищу он ни принял, он все превращает в здоровый сок, так как естественное срастворение преодолевает дурное свойство пищи; наоборот, когда сила его расслаблена и делается вялой, то, хотя бы ты предложил ему самую доброкачественную пищу, он превращает ее в самую худшую и совершенно портит ее, так как его слабость уничтожает ее хорошие свойства. Душа, пораженная скорбью и объятая облаком уныния, не в состоянии ни спокойно выслушать что-либо полезное, ни сказать. Удрученная скорбью душа не желает долго распространяться на словах; но подобно тому, как густое облако, набегая на солнечный луч, отбрасывает его весь назад, так точно и облако уныния, когда становится пред нашей душой, не дозволяет свободно проходить слову, а задушает его и насильственно задерживает внутри. И это бывает не только с говорящими, но и со слушающими.

Подобно тому, как скорбь не дозволяет слову свободно вылетать из души говорящего, так точно не позволяет ему и проникать со свойственною ему силою в душу слушающих. Так, например, когда к Иову пришли его друзья, узнали о несчастии с его домом и увидели праведника сидящим на гноище, покрытого язвами, то растерзали одежды свои, зарыдали, и молча сидели возле него, показывая тем, что для удрученных скорбью нет ничего полезнее вначале, как тишина и молчание. Итак знай, что Тот, Кто попускает быть искушению, сам же знает и время прекращения искушения. Бог силен прекратить все бедствия, но пока не увидит совершившегося обращения, не прекращает скорбей. Удивляйся тем, кто подвергается искушениям и мужественно переносит их, как например, трем отрокам. Последним никто не удивлялся бы за то, что они не были сожжены, если бы они были далеко от вавилонской пещи; но что поразительно для всех, это то, что они, находясь столько времени в огне, вышли невредимее тех, которые в нем не были. То же самое должно сказать и относительно святых: если бы на них не посылалось никакого искушения, то мы не удивлялись бы тому, что они непрестанно радовались. Между тем, будучи отовсюду окружены бесчисленными волнами, они чувствовали себя лучше людей, наслаждающихся невозмутимой тишиной. Если бы не было ничего, что опечаливало бы их, то для них не было бы ничего великого в том, что они могли всегда радоваться; но когда они, при множестве опасностей, которые могли ввергнуть их в уныние, оставались выше всех их, и радовались среди самых скорбей, это достойно всякого удивления. В самом деле, не кажется ли невыносимее всего? Между тем ожидание ее не только не печалит их, а далее еще более только радует. Они знали, что пришествие смерти является концом трудов, что человеколюбец Бог всегда чтит своих рабов, и часто даже дарует им спасение и других. Так, например, сделал Он со святым Павлом, этим учителем вселенной, всюду испускавшим лучи своего учения. Именно, когда его вели в Рим, однажды поднялась на море сильная буря, так что все, находившиеся на корабле, трепетали за свое спасение и не имели никакой надежды в виду чрезмерного волнения; тогда он, призвав всех, сказал: «убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: «не бойся, Павел! … даровал тебе всех плывущих с тобою» ().

Будем постоянно помнить об этом. Поистине, ничто нам не доставляет такой пользы, как всегдашнее памятование о благодеяниях Божиих, как общих, так и частных. Если мы при воспоминании о благодеяниях друга, или услышав приятное слово или дело, согреваемся душою, то гораздо более мы будем с большим усердием относиться к добродетели, когда мы сознаем, каким подвергались опасностям, и как от всех их избавил нас Бог. Так было и с Павлом. О том, что претерпел этот блаженный ради проповеди , о голоде, жажде, наготе, крушениях, опасностях, кознях, темницах, бичеваниях и всем прочем, думаю, ничего не нужно и говорить. Каждого и из этих бедствий достаточно было, чтобы сильно смутить и сокрушить эту святую душу. Но когда он говорит: «кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» () – в этих словах указывается то, что более всего доставляло ему постоянную и невыносимую скорбь. В самом деле, если он воспламенялся из-за каждого соблазнявшегося, то в его душе никогда не могло и потухнуть это пламенение, потому что в соблазнявшихся, и таким образом доставлявших пищу огню, не было недостатка. А видя, кроме того, еще и неверующих иудеев, мог ли он иметь хотя бы малейший отдых от скорби и муки? "Я желал бы , – говорит он, – сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян» (), то есть: для меня желательнее было бы впасть в геенну, нежели видеть израильтян неверующими. Если же он решался на мучение в геенне, чтобы только привести к вере всех иудеев, то очевидно, что не достигнув этого, он страдал сильнее тех, которые мучатся в геенне. Ему же были сказаны и следующие слова: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (), т.е. довольно с тебя, что ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь слепых, очищаешь прокаженных и совершаешь другие чудеса; не ищи еще и того, чтобы жить безопасно и беззаботно и проповедывать без затруднений. Но ты страдаешь и скорбишь? Не считай, однако, признаком Моего бессилия то, что многие причиняют тебе зло, бьют, гонят и бичуют тебя; напротив, в том-то и обнаруживается Моя сила («ибо сила Моя , – говорит, – совершается в немощи» ), когда вы, будучи преследуемы, побеждаете преследующих, будучи гонимы, преодолеваете гонителей, будучи заключаемы в узы, обращаете тех, кто вас связывает. Конечно, тяжко слышать порицания себе и от кого бы то ни было; когда же это делает кто-нибудь из облагодетельствованных, когда он порицает и поносит оказанные ему благодеяния, тогда особенно обида становится невыносимой, и кроме скорби возбуждает еще такой гнев, что он может даже задушить обиженного. Тот, кто терпит обиду от какого-нибудь великого человека, находит немалое удовлетворение чувству гордости в самом превосходстве делающего ему зло; тот же, кто терпит от человека ничтожного и презренного, испытывает гораздо большее огорчение и считает свою скорбь нестерпимой. Но ты обращай внимание не на то, смеются ли над нами люди, а на то, смеются ли справедливо и заслуженно; и если справедливо, то, хотя бы они и не смеялись, мы должны плакать; если же несправедливо, то, хотя бы все смеялись над нами, будем почитать себя счастливыми, а об них плакать, как о самых несчастных людях, нисколько не отличающихся от беснующихся, – хотя для удрученных скорбью и нет ничего нестерпимее, как слово, могущее уязвлять душу. Говорите это ежедневно и себе самим, и друг другу, при удобном случае. Если намеревающийся просить кого-нибудь, хотя бы его просьба была и разумна, поджидает удобного времени, чтобы подойти к человеку, от которого зависит исполнить просьбу, когда он находится в спокойном и хорошем расположении, и благодаря удачно выбранному времени получает просимое, – то гораздо более говорящему нужно искать удобного времени. Мы должны так заботиться друг о друге, как заботимся о себе самих, и щадить ближних так же, как и нас Бог. Подлинно, никто не щадит так себя самого, как всех нас щадит Бог, который гораздо более нас самих хочет, чтобы мы не потерпели никакого зла. Ему подобает слава, держава, честь и поклонение, ныне и во веки веков. Аминь.

Преподобный Ефрем Сирин:

Не давай печали сердцу своему, ибо "печаль мирская производит смерть" (2 Кор. 7, 10).

Печаль снедает сердце человека.

Сатана злоумышленно старается опечалить многих, чтобы и отчаянием ввергнуть их в геенну.

Святитель Василий Великий:

Всякая печаль, которая по видимости не заключает в себе ничего запрещенного, однако не способствует и богочестию, есть житейская (а значит гибельная).

Авва Дорофей:

Хорошо сказал авва Пимен, что преуспеяние монаха обнаруживается в искушениях; ибо монах, который истинно приступает «работати Господеви», должен, как говорит Премудрый, «уготовати душу свою во искушение» (Сир. 2, 1), чтобы никогда не удивляться и не смущаться ничем, случающимся с ним, веруя, что ничего не бывает без промысла Божия. А в чём Божий промысл, то вполне хорошо, и служит к пользе души, ибо всё, что делает с нами Бог, делает Он для нашей пользы, любя и милуя нас. И мы должны, как сказал Апостол, «о всем благодарити» (Еф. 5, 20; 1 Сол. 5, 18) благость Его, и никогда не печалиться и не малодушествовать о случающемся с нами, но всё, что с нами бывает, принимать без смущения со смиренномудрием и с надеждою на Бога, веруя, как я сказал, что всё, что ни делает с нами Бог, Он делает по благости Своей, любя нас, и делает хорошо, и что это не может быть иначе хорошо, как только таким образом. Бог да помилует нас.

Преподобный авва Исаия:

Бодрствуй против духа печали, ибо он простирает многие сети, чтобы уловить тебя.

Святитель Иоанн Златоуст:

Душа, объятая печалью, не может ничего здравого ни говорить, ни слушать.

Почему "печаль мирская производит смерть"? Потому что чрезмерная печаль обыкновенно доходит или до сомнения, или до пагубного богохульства.

Преподобный Иоанн Лествичник:

Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее, ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи? Хотя во всем нужно нам иметь великое трезвение, но прежде должно в этом отношении наиболее быть разумно внимательными.

Если кто думает, что не имеет пристрастия к какой-нибудь вещи, а лишившись ее, печалится сердцем, тот вполне прельщает самого себя.

Преподобный Никодим Святогорец:

Грешат те, которые считают добродетелью чрезмерную печаль после греха, не понимая, что это происходит у них от гордости и самомнения, от того, что они слишком много надеются на самих себя и на свои силы. Ибо, думая о себе, что они нечто не малое, они взяли на себя многое, надеясь сами справиться со всем. Видя же теперь из опыта своего падения, что в них нет никакой силы, они изумляются, как встречающие нечто неожиданное, приходят в смятение и малодушие, ибо видят падшим и простертым на земле тот самый истукан - себя самих, на который возлагали все свои ожидания и надежды. Но этого не бывает со смиренным, который на одного Бога уповает, решительно ничего доброго не ожидая от себя самого (при обилии трудов). Поэтому он когда впадает в какое бы ни было прегрешение, хотя чувствует тяжесть его и печалится, однако не впадает в смятение и не колеблется недоумениями, ибо знает, что это случилось с ним от его собственного бессилия, опыт которого в падении для него не неожиданная новость.

Если случится иной раз, что ты не сможешь управиться с сердцем своим и, отогнав туту и скорбь, водворить мир в нем, прибегни к молитве и поприлежи ей, подражая Господу Спасителю, Который в саду Гефсиманском три раза помолился, чтоб дать тебе пример, что во всякой скорби и туге сердечной прибежищем должно иметь тебе молитву и что, как бы ты ни был опечален и омалодушен, не следует тебе отступать от нее, пока не дойдешь до того, что воля твоя совершенно согласится с волею Божиею, и сердце твое, умиротворившись тем, исполнится мужественного дерзновения, с радостию встретить, принять и перенести то, чего пред сим страшилось и желало избегнуть, как и Господь ужасался, тужил и прискорбен был, по молитве же, умиротворившись, спокойно сказал: «Востаните, идем: се приближися предаяй Мя» (Мф. 26, 46).

Подвизайся, чтоб ничто, даже на малейшее время, не вселялось в душу твою, кроме единого Бога, Ни о чем не печалься и ничем не огорчайся. Не обращай очей своих на лукавства других и на худые их примеры; но будь как малое дитя, которое по незлобию своему не замечает их и минует их безвредно.

Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин:

Одежда, изъеденная молью, уже не может иметь никакой цены или достойного употребления; и дерево, испорченное червями, не годится для украшения... здания, а годно только к сожжению огнем. Так и душа, съеденная едкой печалью, как одежда, будет бесполезна и для той первосвященнической одежды, которая обыкновенно принимает елей Святого Духа. ...Она не может быть пригодной и для построения и украшения того духовного храма, основание которого положил мудрый строитель Павел, говоря: "...вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас" (1 Кор. 3, 16). О том, какие нужны для этого храма деревья, говорит невеста в Песне Песней: "Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы" (Песн. 1, 16). Такие-то деревья требуются для храма Божия - благовонные и крепкие.

Нам предстоит подвиг - притупить жало едкой печали. Если она при каждом нападении в несчастных случаях будет обладать нашей душой, то всякий раз будет лишать нас способности к Божественному созерцанию. Низринув дух из состояния чистоты, она совершенно расслабляет и угнетает, не позволяет ни совершать молитвы с обычной ревностью сердца, ни с пользой заняться священным чтением, не позволяет быть спокойным и кротким с братьями. Во всех обязанностях или в богослужении она делает нетерпеливым и неспособным, погубив всякий спасительный совет и возмутив постоянство сердца, делает безумным, опьяняет чувство, сокрушает и подавляет мучительным отчаянием.

Кроме этой печали, которая происходит от спасительного покаяния, или от ревности к совершенству, или от желания будущих благ, всякая печаль, как мирская и причиняющая смерть, должна быть отвергаема, изгоняема из наших сердец, подобно духу блуда, или сребролюбия, или гнева.

От печали рождаются недовольство, малодушие, раздражительность, отчаяние.

Преп. Амвросий Оптинский:

Не без причины Православная Церковь велегласно воспевает: «Благовествуй, земле, радость велию. Хвалите, небеса, Божию славу». Благовествуй и ты своим N. эту радость с хвалою Божией славы. Да и сама нерассудно не предавайся печали, твердо помня, что это твое главное искушение, которым враг старается отравлять твою душу и делать чрез это препинания разные на твоем пути. Святой Иоанн Лествичник пишет, что безвременная и неуместная печаль, и особенно вышемерная, делает душу дымоватою. А сама знаешь, что как видимый дым разъедает очи телесные, так невидимый мысленный дым и мрак печали повреждают очи душевные.

Слышу, что вы скорбите паче меры, видя страдания болящей дочери. Действительно, по-человечески нельзя не скорбеть матери, видя дочь свою малютку в таких страданиях и страждущую день и ночь. Несмотря на это, вы должны помнить, что вы христианка, верующая в будущую жизнь и будущее блаженное воздаяние не только за труды, но и за страдания произвольные и невольные; и потому не должны нерассудно малодушествовать и скорбеть паче меры, подобно язычникам или людям неверующим, которые не признают ни будущего вечного блаженства, ни будущего вечного мучения. Как ни велики невольные страдания дочери вашей малютки С., но все-таки они не могут сравниться с произвольными страданиями мучеников, если же равняются, то она и равное с ними получит блаженное состояние в райских селениях. Впрочем, не должно забывать и мудреного настоящего времени, в которое и малые дети получают душевное повреждение от того, что видят, и от того, что слышат; и потому требуется очищение, которое без страданий не бывает, очищение же душевное, по большей части, бывает чрез страдания телесные. Положим, что и не было никакого душевного повреждения. Но все-таки должно знать, что райское блаженство никому не даруется без страданий. Посмотрите: и самые грудные младенцы без болезни ли и страданий переходят в будущую жизнь? Впрочем, пишу так не потому, что желал бы я смерти страждущей малютке С., но пишу все это собственно для утешения вас и для правильного вразумления и действительного убеждения, чтобы вы нерассудно и паче меры не скорбели. Как ни любите вы дочь свою, но знайте, что более вас любит ее Всеблагий Господь наш, всяким образом промышляющий о спасении нашем. О любви Своей к каждому из верующих Сам Он свидетельствует в Писании, глаголя: «аще и жена забудет исчадие свое, Аз же не забуду тебе» (Ср.: Ис. 49, 15). Поэтому постарайтесь умерить скорбь вашу о болящей дочери, возвергая печаль сию на Господа: якоже бо хощет и благоизволит, тако и сотворит с нами по благости Своей. Советую вам приобщать болящую дочь с предварительною исповедью. Попросите духовника, чтобы поблагоразумнее расспросил ее при исповеди.

У вас теперь хорошо, и все скорби миновались. Очень рад этому. Только вы боитесь чего-то в будущем. Если настоящее хорошо, то и будущее будет хорошо. Не вотще глаголет Господь во Святом Евангелии, ободряя нас: не бойся, малое стадо: «яко благоизволи Отец ваш Небесный дати вам Царство» (Лк. 12, 32). Поэтому утвердим себя верою и упованием, что силен Господь устроить о нас все благое и полезное. Если же и придется иногда потерпеть что-либо скорбное и болезненное, в то время повторяем себе слова святого Ефрема: «боли болезнь болезненне, да мимотечеши суетных болезней болезни». И святой Апостол пишет: страдания нынешняго времене тяготу вечным славы нам ходатайствуют (Ср.: Рим. 8, 18; 2 Кор. 4, 17). По этой причине святой Иаков, брат Божий, советует нам радоваться в находящих скорбях и печалях, чтобы и на нас исполнилось псаломское слово: «радуйтеся, праведнии, о Господе» (Пс. 32, 1). А подобные мне грешные да переносим это к очищению наших согрешений. Так дело наше и будет уравновешиваться.

Преп. Макарий Оптинский:

Я немало вам удивляюсь, что вы, сначала принявши великодушно скорбь о лишении вашей маменьки с покорностью воле Божией, наконец возмалодушествовали, и грусть вами овладевает час от часу более. Гораздо сходнее при начале скорби чувствовать болезнь сердечной раны, нежели впоследствии. Вы, кажется, христианин, убежденный в всепремудром Промысле Божием и что всякому из нас предположен предел жизни здешней. Маменька ваша совершила течение своей жизни и в благочестии, вере и надежде отошла ко Господу; этот путь неминуемый всякому... Советую вам не предаваться печали, она вам не принесет пользы, но вред, и вы этим погрешаете пред Богом. Когда полагаетесь на Бога, то Он устроит все во благое.

Где ж искать христианину утешение в находящих ему искушениях и скорбях, как не в вере в Бога? Но вера не просто есть только веровать, что Он наш Создатель: но веровать, что Он и промышляет о нас всесильною Своею десницею и все устрояет для нас на пользу, хотя мы сего и не можем разуметь по дебелости нашего разума, помраченного мглою страстей наших, от нашего произволения нами действуемых, а водимые страстьми и скорбь сильнее ощущаем. Премилосердый же Господь, любя нас и хотя нас спасти и избавить от заблуждения и порабощения страстей, посылает различные скорби, лишения и болезни, дабы мы, познав суету свою и не находя утешения, обратились к Нему... Сердце наше, поражаясь нечаянными приключениями и печальми, невольно умирает миру, т. е. страстям, и ищет утешения в лучшем... Мы, по нашему неразумию, полагаем себя тогда счастливыми и наверху блаженства, когда приобретаем богатство, честь, славу и уважение; но Бог знает больше нас; когда Он видит, что с умножением оных повреждается душевное наше устроение, отъемлет от нас сии блага... почему и должны благодарить Бога за Его посещения. …Не в том дело состоит, чтоб не чувствовать скорби, но благодарно оную переносить... Не великость скорби нас расстроивает, но с каким расположением нашего сердца принимаем оные и в каком оно находится устроении.

Я не могу вполне подать вам утешения [об умершем трагически сыне], ищите оного... от Господа. Когда будете предаваться безгодной печали и сетованию, то сим ему не поможете, а себе сделаете большой вред.

Ты полагаешься на мой совет и благословение о твоем замужестве. Но кто я, и что значу? Будущее мне неизвестно — будешь ли ты счастлива в супружестве или нет, и потому не беру на себя сказать тебе решительно, а предоставляю воле Божией. Воля же Божия не связывает нашего самовластия, но совершается, взирая на оное — к чему клонится. Есть воля Божия по благоволению, и есть воля Божия по попущению, — и сия последняя бывает, когда мы хотим, чтобы было непременно так, как мы думаем, что будет для нас хорошо. А когда отдаемся в волю Божию и ищем не того, чего хотим, а что Ему будет угодно и нам полезно, то в сем бывает воля Божия — по благоволению, полезная и спасительная для нас, а при воле Божией, бывающей по попущению, неизбежны скорби и печали.

Авва Дорофей сказал: "кто совершит дело, угодное Богу, того непременно постигнет искушение; ибо всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение; да и то, что делается ради Бога, не может быть твердым, если не будет испытано искушением". Ты пишешь, что никак не можешь этого понять, почему это так должно быть? Довольно бы, кажется, верить богопросвещенному разумом великому старцу авве Дорофею, а не усиливаться постигнуть своим разумом, не имеющим еще дара рассуждения. Вот что пишет о сем св. Исаак Сирин: "душа, приемшая попечение о добродетели и со опасством (с осторожностию и рассмотрением) и страхом Божиим живущая, не может быть без печали на всяк день; занеже добродетели сплетены имут печали с собою. Исходяй (уклоняющийся) от скорбей, всяко и от добродетелей несумненно отлучается. Аще желаеши добродетели, предаждь себе во всяку скорбь: скорби бо рождают смирение... иже (кто) без скорби в добродетели своей обретается, дверь гордыни отверзеся ему..." (Слово 34)... Из всего этого видно, да и опыт нам показывает, что добродетелям противовоюют злобы (зло), и сие бывает попущением Божиим, чтобы мы не превозносились, исполняя добрые дела: а огнь искушений попаляет сие терние, и невольно смиряемся чрез искушение.

Какие бы мы ни проходили образы жизни и послушания, какие бы ни имели делания и исправления во всех сих должно иметь обдержательные добродетели: любовь и смирение; без них все наши дела суетны и ничтожны. Еще же надобно иметь болезненное сердце (житие св. Паисия)... и у св. Исаака Сирина в 89 Слове сказано: "сердце, исполнено печали о немощи и безсилии, яже о телесных деяниях явных, исполняет место всех телесных дел; деяния телесна, кроме печали мысли, якоже тело бездушно суть"... "Печаль мысли есть даяние честно от Бога. Человек, отрешивый язык свой на человеки о благих или злых делах, несть достоин благодати сея".

Не всегда же и радоваться; надобно принимать с благодарением и печальное что-нибудь: с вами случается иногда томно и грустно — потерпите, не пренемогайте, благодарите Бога. 43 глава Каллиста может быть полезна для вас. А когда иметь всегда отраду и утешение, то пользы нет; "любовь Божия противными искушается"; и потерпите, смиритесь, считая себя недостойными утешения. А находясь всегда в духовном изобилии, не можете понести сего без вреда. Ты сама, рассуждая о величестве к нам любви Божией в таинствах Его, ощутила это и чувством, однако не удержала во смирении; и потому пока мы не смиримся, то и не достойны еще таковых Божиих дарований. Слава Его о нас всеблагому Промыслу и милосердию.

Мир же, по св. Исааку, составляют страсти, и особенно три главные: славолюбие, сластолюбие и сребролюбие. Если против сих не вооружаемся, то неминуемо впадаем в гнев, печаль, уныние, памятозлобие, зависть, ненависть и подобное.

Сколь жалостны люди, коих большая часть увлекается бурными волнами страстного моря и носятся управляемы своим разумом, а истины не обретая. Сильное волнение и бедствование потопления принуждает их возопить: Господи, спаси ны, погибаем! Тем и получают спасение. Печали, скорби и болезни разлучают миролюбцев от благоугождения и любви мира и делают их служителями Богу и истинными христианами. Вы это испытали на себе, по претерпении искушения; теперь вы видите себя свободну и совершенно ни от кого не зависиму, кроме Бога; не должны ли вы Бога, за таковый Его Промысл, немолчно благодарить, что Он, хотя и скорбными приключениями, но избавил вас от суеты сует?

Невозможно быть сему, чтобы жизнь всю провести без искушений и скорбей, а быть в отраде и без попечения. Тут-то и познавай, что Бог о тебе промышляет, когда посылает скорби и печали, и хочет тебя оными обучить и упремудрить в духовном разуме. Без скорби ни смириться, ни в духовный разум прийти не можем; и будь твердо уверена, что, кроме попущения Божия, никакая скорбь приключиться нам не может, хотя по видимому и кажется, что люди причиною нам оных бывают, но они суть только орудия, коими Бог действует в деле нашего спасения.

Уничижение вас примите с благою надеждою воздаяния, и "аще кто терпит слово жестоко без предварившей вины, венец тернов возлагает на главу свою" (св. Исаак Сирин, Слово 56); а когда будете отмщать пренебрежением, то лишаетесь награды; она (оскорбляющая) есть орудие Божие, то как же оному противоратовать? Познавая свою немощь, укоряйте себя, и успокоитесь. Вас беспокоит, что о вас невыгодное имеют мнение, а вы, видно, о себе много думаете хорошего, а не смиренного, оттого вам и больно; смиренный ниже всех, и что его может опечалить? "Яко-же кто может устрашит гору, тако и смиренного".

Святитель Феофан Затворник:

Милость Божия буди с вами!
Вам угрожает опасность остаться беспомощными? Хорошо делаете, что наперед подумываете о том скорбном времени.
И думайте, и наперед подыщите там, между своими, кто бы расположился помогать, или все родные понемногу. Возверзите на Господа печаль свою, и Той попечется о вас. Упование на Господа не посрамит. Приискание и своих средств, при уповании на Бога, не умаляет силы упования: ибо сие искание должно совершаться с упованием. А между тем молитесь и молитесь. Больше этого ничего не имею вам сказать.

Молитесь Богу, читайте Евангелие, всю печаль возвергните на Господа. Если неудобен этот способ оздравления - вот другой. Ведь, не столько углубление умовое томит голову, сколько крушит забота и томит сердце, а из сердца томление переходит в голову. Второй мой рецепт на это и направлен, именно - не томить сердца крушением и заботою; а всю печаль и заботу передать в руки Божии, так чтобы сердце оставалось совершенно свободно. Тогда голова, сколько ни углубляйся, все перенесет без изнеможения. В установлении такого настроения - труд идет нравственный, с размышлением, которое оживляло бы упование на Бога. Извольте так сделать, N.N.

«Благослови Господи ваших новобрачных соединиться крепким союзом, не по естественным только расположениям, но по благодатному действию. Желаю им полного счастья, чтобы вы утешались ими все остальные дни жизни вашей.

…Вы грустью одолеваемы. Тут ничего особенного. Естественные материнские чувства. Сгруснется - и пройдет. Дайте им заповедь, чтобы почаще писали. И будете будто видаться с ними. - Но и кроме того, Господь близ. Ему поведывайте печали свои, и Он пошлет вам нечаянно утешение - обильное.

Вы поплачьте за углом, - и легче станет. И представлением будущего счастья можно себя размолаживать».

…с сребролюбием всегда в связи печаль и зависть…

Св. праведный Иоанн Кронштадский:

Когда уныет дух твой в болезни и с ужасом начнет представлять смерть, тогда успокой и утешь мятущееся, трепещущее и печальное сердце твое следующим изречением: Ты, Господи, глубиною мудрости человеколюбно вся строиши и полезное всем подаеши, - и веруй, что Он непременно устроит нам все во благо: жизнь ли, болезнь ли, напасть ли, скорбь ли, смерть ли, так что лучшего тебе и пожелать нельзя. Не говори: рано бы еще мне умирать, хотелось бы еще пожить во славу Божию, для пользы родственников, ближних; хотелось бы еще на свет посмотреть, благами земными насладиться. Будь благодарен Богу и за то, что доселе пользовался ты благами Его, милостями, щедротами Его. Теперь покорись Его воле, Его призванию, а впрочем в то же время не отчаивайся и в продолжении здешней жизни.